Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
Все отделы занимались сманиванием «результативных» работников из других подразделений. Высокое начальство этих начинаний не поощряло, но смотрело на них сквозь пальцы. Тем не менее, когда ситуация выходила за рамки, обиженный руководитель, у которого «уводили» сотрудника, мог наделать много шума и причинить серьёзный моральный урон тайно договорившимся сторонам. Сотрудник, получивший заманчивое предложение из другого отдела, должен был проявить большое изобретательство, чтобы не испортить отношений со своим прежним начальником — ведь если дело сорвётся, обстановка для него на рабочем месте покажется куда как мало приятной! Самая беспроигрышная позиция заключалась в том, чтобы, дав своё принципиальное согласие на переход, всю полноту инициативы предоставить новому начальнику. Поэтому свой визит в английский отдел Глеб Тихонович обставил с соблюдением необходимых мер предосторожности.
Догадка о загранкомандировке и использовании его услуг оказалась правильной, но только наполовину.
— Я вызвал вас в связи с делом «Племянника», — сказал Дикушин, усаживая Донцова за приставной столик и приглаживая свою пышную поседевшую шевелюру.
— «Племянника»? С ним что-нибудь случилось? — заволновался Глеб Тихонович.
«Племянник» был его самым первым и, вероятно, самым значительным приобретением для службы. Он был завербован на основе, которая не значилась ни в одном учебнике по оперативному искусству. Одни говорили, что «Племянник» пошёл на сотрудничество по материальным соображениям, другие утверждали, что речь идёт о стопроцентной морально-этической подоплёке, третьи пытались найти в поступке британца идейное начало, но всё это было не то. Начальству пришлось тогда долго ломать голову, прежде чем дать санкцию на включение «Племянника» в агентурную сеть.
Донцов на долгие годы стал предметом зависти коллег и ходячим примером для всех молодых сотрудников разведки. Тогда в разведке царил здоровый дух корпоративности и доверия, так что особого секрета из крупной вербовки в английском отделе начальство не делало, и слух о ней распространился по всем кабинетам. Нельзя сказать, что это не льстило самолюбию Глеба Тихоновича, но слава его не испортила, и своим положением любимчика начальства он в карьерных целях не пользовался. Больше того, и в последующих двух командировках он не бездельничал, а приобретал новых источников, не уступавших по своим разведывательным возможностям «Племяннику».
Поэтому все разговоры о том, чтобы разведка перешла на работу с доверительными связями и отказалась от одного из главных методов своей работы, Донцов с возмущением отметал с порога и воспринимал их как индульгенцию для лентяев и неудачников, которых последнее время становилось всё больше, и которые вербовать либо не хотели, либо не умели, а в разведку шли, чтобы съездить за государственный счёт за границу и сделать карьеру. Перестройка и развал Союза ничего хорошего для разведки не принесли — народ валом повалил на «гражданку» и на «вольные хлеба». Начальство тоже скисло и растерялось; служба, как корабль, получивший в морском сражении тяжёлые пробоины и лишившийся навигационных приборов, медленно, почти вслепую лавировала между скалами и подводными рифами, избегая встречи с противником.
— С ним действительно что-то случилось, — сказал Дикушин и подал какой-то документ. — На вот, почитай последний отчёт из резидентуры.
Донцов мельком пробежал документ, изобилующий общими местами, словно шутовской наряд дешёвыми побрякушками — свидетельство либо скудости ума, либо лукавства его составителя. С трудом он добрался, наконец, до главного: «Племянник» перестал выходить на встречи. Такие сообщения вербовщики, отошедшие от работы со своим приобретением, воспринимают если не как личное оскорбление, то с большой ревностью. В этом отношении они похожи на родителей, которых вызвали в школу, чтобы сообщить о неуспеваемости любимого чада.
— Не понимаю, — смущённо пробормотал Донцов. — Ведь до последнего времени он не подавал никакого повода для того, чтобы…
— Абсолютно никакого, — подтвердил Дикушин. — Он регулярно и пунктуально выходил на встречи и приходил не с пустыми руками. А потом просто пропустил очередную встречу, проигнорировал запасную, сорвал «железную» явку…
— Странно, — сказал Глеб Тихонович. — Наверняка случилось что-то такое, что мешает ему соблюсти хотя бы элементарные приличия предупредить нас. Он не такой человек, чтобы просто уйти от нас.
— Возможно, — согласился Дикушин, — но не исключены и сюрпризы. Англичане, знаете ли, интересные чудаки — не мне вам об этом говорить. Короче, я предлагаю вам съездить в Лондон и выяснить на месте, в чём там дело.
— А резидентура не пыталась как-то найти «Племянника»?
— Знаете, Глеб Тихонович, мы им пока в этом отказали. Работник там молодой, резидент неопытен и горяч. Думается, будет лучше, если этим займётесь вы лично, а резидентура вам поможет. С вашим руководством я уже договорился. Все формальности отдел берёт на себя. Ознакомьтесь с последними документами и — вперёд! Заодно и проветритесь на свежем альбионском ветерку. Согласны?
…Через три недели Глеб Тихонович сидел в кресле аэрофлотовского ИЛа, летевшего по маршруту Москва-Лондон. Для того чтобы скрыть волнение в груди, вызванное предстоящим скорым свиданием со своей оперативной юностью, он то листал какой-то журнал, то смотрел в иллюминатор, а то переключался на своё любимое хобби, пытаясь отгадать, с какой целью направлялся в Англию тот или иной пассажир. Но чтиво быстро надоело, за иллюминатором проплывали однообразные горы из перин и пуховиков, а пассажиры оказались на редкость не интересными типажами, так что мысли, как бы он ни пытался их отогнать, всё равно концентрическими кругами сходились на том же «Племяннике», а перед глазами всплывали строчки лондонского отчёта, подписанные мелкой заковыристой подписью «Перов».
Донцов готов был вылететь в Лондон немедленно — хоть на следующий день после беседы в кабинете Дикушина, но англичане, как водится, «помариновали» его с визой. Визовой режим для русских «друзей» западники так и не отменили, а скорее даже ужесточили.
Вербовку англичанина вряд ли можно было назвать сплошным триумфальным действом. Глебу Тихоновичу пришлось над ней много покорпеть, но больше всего нервов подпортило ему собственное начальство, наотрез отказавшееся верить в её реальность. Да и как было можно поверить в то, чтобы представитель одной из самых аристократических семей Англии, с Кэмбриджским дипломом в кармане и ежегодным доходом, выражавшимся солидной пятизначной цифрой (в фунтах, а не в долларах), неизвестно по каким соображениям согласился сотрудничать с советской разведкой. Ни в какие ворота это не влезало, и особенно тесно было в головах начальников — сплошь и рядом интеллигентов в первом поколении, выходцев из рабочих и крестьянских семей. Всем мерещилась коварная интрига контрразведки или, в лучшем случае, невменяемость самого завербованного. Но когда курочка стала приносить золотые яйца, сомнения, естественно, отпали, и начался звон литавр, бой барабанов, а в воздухе запахло лавровым листом.
Конечно, его Берти — так звали «Племянника» — должен
